Одной из форм работы специалистов проекта "Служба "Подросток" программы "Дорога к дому" является арт-терапия. Благодаря ей подростки через творчество выражают свои мыслии и переживания. Так родился рассказ Анастасии Глебовой.

"Уметь прощать"

Пальто было тонким, очень старым и совсем не спасало от резких порывов ледяного ветра. Оське хотелось есть, а еще больше — попасть туда, где тепло и нет злых людей. Он стоял на площади у палатки со свежей выпечкой, и до невозможности вкусный запах щекотал его ноздри, заставляя провожать покупателей завистливым, голодным взглядом. Никто не обращал на него внимания. Кому есть дело до непонятного оборванца, когда своих забот целое море? 

Мальчик осторожно сел на стоящую неподалеку лавочку и вновь невольно подумал о детях, которых так много было в этот день на площади — ярмарка как-никак. Скоро эти дети вернутся домой, к родителям. У них дома наверняка тепло и пахнет чем-то вкусным. Вечером эти дети лягут спать в теплые кровати. А что же он, Оська? Когда-то и он жил так же, как они — не зная забот. Время это кажется чем-то далеким. 

— Попрошайка, — раздался где-то рядом голос молодой женщины, что стояла в очереди, держа за руку своего сына.

Оська не видел, а, скорее, чувствовал то, как она брезгливо морщится, одной рукой поправляя растрепанные ветром волосы, а другой — крепче сжимая ладошку сына. 

Сейчас, как и некоторое время назад, от этого презрительного, брезгливого «попрошайка» мальчик дернулся, как от резкого удара. Ведь сейчас он даже ничего не просит, просто сидит в сторонке и смотрит, но старые лохмотья, в которые он одет, позволяют людям так говорить. 

В кармане предательски звякнула мелочь, которую ему удалось насобирать за этот бесконечно долгий день. Впервые за несколько часов он со страхом подумал о возвращении домой. Ноги стали ватными, а ладони вспотели. Этой мелочи слишком мало и отец… 

О том, что сделает с ним отец, Оське думать не хотелось вовсе. Что же делать?.. 

***

Мальчик быстро шел по плохо освещенному скверу. Уже совсем стемнело, утих ветер, но теплее не стало. Впереди него не спеша шел мужчина с пакетом продуктов. Оська горестно вздохнул, вспоминая холодильник, стоящий в их квартире. Там не было ничего, кроме одной-единственной открытой банки тушенки и пожелтевшей петрушки. Снова захотелось есть. Оська прикусил губу и ускорил шаг, хотя ему очень хотелось сесть на лавочку и просидеть так всю ночь. Вдруг земля словно ушла у него из-под ног, Оська поскользнулся и рухнул на асфальт как подкошенный. Боль разлилась по коленям, локтям и ладоням, но мальчик заскулил не столько от боли, сколько от обиды и досады на себя.

— Эй, парень, ты в порядке? — не успел Оська ничего толком ответить, как ему помогли подняться на ноги. 

— Д…да. В порядке, спасибо, — запинаясь ответил мальчик, глядя в землю. 

— Вот, держи, и постарайся больше не падать на ровном месте, — незнакомец протянул Оське небольшой темный сверток и все так же не спеша двинулся к выходу из сквера. 

Сверток приятно согревал озябшие пальцы. Мальчик пристроился на скамейку и осторожно его развернул. Удивлению и счастью Оськи не было предела, когда он понял, что в свертке лежит целая копченая курица. Причем, еще теплая. Он, все еще не до конца веря своим глазам, облизнулся и почти набросился на еду. Мысли о том, что ждёт его дома, на время вылетели из его головы… 

*** 

— Где ты шатался так долго?! — очередной сильный удар обрушился на сжавшегося на холодном полу Оську.

— Был… был на площади… Мне больно, прекрати! — мальчик попытался увернуться от очередного удара, но его прижали к полу и не позволили этого сделать. 

— Того, что ты принес, мало, ты прекрасно об этом знаешь, паршивец! Куда ты дел деньги?! 

— Никуда, никуда я эти деньги не девал… Это все, что мне удалось собрать, — его снова ударили, на этот раз по лицу. 

— Плохо работаешь, поганец, — мужчина плюнул в его сторону и ушел из квартиры, громко хлопнув дверью. 

— Ты же не всегда был таким, не всегда… — шептал Оська, по-прежнему лежа на грязном полу. Слезы текли по его щекам и он не в силах был их остановить. 

«За что мне это?»…

Дождь шел не переставая вот уже несколько часов подряд. Грязные ручьи текли по асфальту городских улиц, унося с собой мелкий мусор. Оська сидел на ступеньке перед входом в книжную лавку. Он забился сюда почти сразу же, как безобидный дождик превратился в мощный ливень, и сидел здесь уже несколько часов, как он сам думал. Конечно, можно и зайти в магазинчик, но тогда от него будут ждать какой-нибудь покупки, а деньги, которых и так было мало, тратить нельзя.

Оська закрыл глаза и подумал о самой дорогой сердцу вещи, которая сохранилась каким-то чудом. Это был старый фотоальбом, который мама делала своими руками. На его темных страницах была запечатлена иная жизнь. Там мама, одетая в яркую куртку, весело улыбается и держит его за руку. А он, Оська, тоже улыбается, прижимая к груди разноцветный букет из кленовых листьев. Удивительно, что он все еще помнит то, с каким усердием были собраны эти листочки. Тогда Оська старался, чтобы все они были одного размера и цвета, потому что собирался подарить этот букетик маме…

Отец тоже есть на том снимке. Там он другой. Не такой, как сейчас. Оська точно помнил, что одет отец был опрятно, и что спина у него была прямая, а не сутулая, как сейчас. Правда, в тот день был сильный ветер, который смешно растрепал его волосы.

Оська верил, что когда-нибудь в их жизни что-то непременно изменится и все станет так, как раньше. И ему больше не нужно будет выпрашивать деньги у прохожих, выносить из дома стеклянные бутылки из-под водки, не нужно будет боятся возвращаться домой. Но чудо не особо спешило менять их жизнь, на столько не спешило, что мальчик уже почти перестал верить в него.

У ступенек, на которых сидел, закутавшись в пальтишко, Оська, остановилась собака. По ее виду сразу становилось понятно, что она — обычная дворняжка. Собака была тощей, с ее мокрой черной шерсти стекала вода, она дрожала от холода и смотрела на Оську своими большими жалобными глазами.

— И тебе некуда спрятаться от этого дождя, — прошептал мальчик и протянул собаке руку. — Иди сюда, не бойся.

Собака постояла в нерешительности, а затем осторожно понюхала самые кончики Оськиных пальцев. Возможно, она решила, что он не из тех мальчишек, которые кидают камни ей вслед, и осторожно зашла под навес.

Мальчик погладил ее по голове, спине и худым бокам, тщетно стараясь согреть. Дворняжка улеглась рядом с ним на холодный бетон. Оська вздохнул и, поднявшись на ноги, подошел к двери книжной лавки и зашел внутрь.

После долгого сидения на улице, это место казалось ему необычайно теплым и уютным. Электрический свет лампочек не резал глаз, поэтому мальчик смог разглядеть стены, окрашенные в светло-зеленый цвет и висящие на них календари и плакаты. Так же в этом не слишком большом помещении было несколько стеллажей и столов с книгами. Продавец, сидящий за прилавком, оторвался от чтения и глянул на него.

— Извините… Прежде, чем вы меня прогоните, скажите, нет ли у вас ненужного картона? — Оська переминался с ноги на ногу.

— Есть, конечно, — продавец встал и, выйдя из-за прилавка, подошел ближе к неожиданному посетителю. — А зачем тебе?

— Собаке будет холодно лежать на ступеньке просто так. Она очень долго была под дождем и вся промокла.

— Нет, так дело не пойдёт. Иди обратно и веди сюда свою собаку. Дождь еще не скоро закончится.

***

— Вы первый продавец, который не прогнал меня, — Оська смотрел на чашку с чаем, в душе радуясь тому, что сейчас он в тепле.

Они сидели в подсобке, где работал обогреватель и было еще теплее, чем в самом магазине. Здесь было тесновато из-за множества уже открытых и еще нераспечатанных коробок. Собака, которую мальчик привел с улицы, сидела в углу и доедала колбасу, что дал ей продавец.

— В книгах часто пишут о том, как важно помогать ближнему. Как тебя зовут? — мужчина смотрел на него внимательно, словно старался запомнить.

— Оська… — ответил мальчик, сжав чашку чуть крепче. — А…, а вас?

— Сергей Михайлович. Можно просто Сергей. Уже довольно поздно. Почему ты не идешь домой, Ося? — осторожно спросил продавец.

— Я, — Оська задрожал от одного только зыбкого образа отца, который возник в сознании. — Боюсь я туда идти.

На пару минут повисло тяжелое молчание, которое нарушало лишь мерное гудение лампочки. Сергей Михайлович в задумчивости провел широкой ладонью по поверхности стола, стирая невидимые крошки. Мужчина заглянул Оське в глаза. Мальчик тоже в свою очередь всматривался в лицо Сергея Михайловича, стараясь понять, стоит ли ему рассказывать, но не находил в его внешности ничего отталкивающего. Аккуратно причесанные темные волосы, смуглая кожа, серо-голубые глаза, которые не выражали презрения, только сочувствие. Оська напрягся и вздохнул, ожидая следующего вопроса.

— Но… Почему ты этого так боишься? — продавец спросил это очень осторожно, не сводя взгляда с мальчишеского лица.

— Мне… тяжело об этом говорить, — Оська зажмурился и слегка опустил голову.

— Не хочу тебя ни к чему принуждать, но, может быть, ты хочешь рассказать об этом?

— А вам-то какое дело? — вдруг огрызнулся Оська и добавил чуть тише, — всем плевать…

— Но носить свою боль и горечь в себе очень трудно. Когда-нибудь желание поделиться этим с другим человеком приходит. Но рассказывать или нет — решаешь только ты, Ося.

— А я могу вам верить? Вы не отведете меня в милицию или в детский приют?

— Ничего такого я не сделаю, будь уверен.

И тут Оську как будто прорвало. Он пытался остановить себя мыслями о том, что едва знает этого человека, но мысли эти меркли перед возможностью рассказать кому-то о своей жизни.

Когда-то давно он, мама и папа были счастливой семьей. Его мама до того, как родить его, Оську, на свет, работала швеёй, а потом стала домохозяйкой. Папа тоже работал, и Оська считал его кем-то важным, гордился им. Так было до тех пор, пока маму не положили в деревянный ящик и не унесли на кладбище. Папа после этого стал много времени проводить дома, потому что забросил работу. Он сидел дома, пил из рюмки и иногда горько плакал. На Оськины вопросы он не отвечал.

Потом папа стал приводить домой друзей. Они играли в карты и пили водку. Друзья были каждый раз новые, но с каждым их приходом в доме оставалось все меньше вещей.

Еще через пару месяцев папа прогнал Оську на улицу, чтобы он просил деньги у других людей. Вернуться на работу он уже не мог — его уволили. А тем же вечером отец в первый раз избил его за то, что он принес слишком мало.

Теперь отец каждый день заставляет его побираться и бьет, если принесенных Оськой денег не хватает на бутылку водки…

***

Грозные, устрашающие раскаты грома, мощные струи холодного дождя, промокшая насквозь одежда и обувь — все это наводит тоску, жуткую тоску. Ноги будто стали ватными и каждый шаг по направлению к старому дому в девять этажей дается с величайшим трудом. Желудок вот-вот сведет спазмом от голода. Темно. Холодно. Есть ли смысл жить дальше? ..

Оська вздрогнул и проснулся. Солнце медленно скрывалось за домами, сквозь приоткрытую форточку в комнату проникал свежий воздух. Было тихо, спокойно и непривычно уютно. Когда-то и его дом был таким же светлым. В него хотелось возвращаться. Мальчик вздохнул и сел, свесив с кровати ноги. Скрипнула дверь.

— Уже проснулся? Вот и славно, — в помещение вошел как всегда улыбающийся Сергей Михайлович. — Есть будешь?

— Нет, спасибо, — Оська заметно смутился. — Вы сделали для меня так много…

— Просто дал тебе возможность прекратить попрошайничать на улице, только и всего, — мужчина сел на край кровати.

— Все хотел у вас спросить, — мальчик на короткое время замолчал, думая о том, не оскорбит ли он Сергея Михайловича своим вопросом. — Почему вы так доверяете мне? Я ведь могу обокрасть вас.

— Не можешь, — неожиданно твердо и уверенно заявил мужчина. — Таких, как ты, воспитывает улица, это правда, но она не смогла сделать из тебя вора. Можешь считать меня ненормальным, больным на всю голову человеком, но я тебе доверяю. Не спрашивай почему.

— Вот как, — Оська опустил голову, обдумывая услышанное. — Знаете, мне совсем не хочется покидать ваш дом. Тут так хорошо, — он улыбнулся, но потом помрачнел, что-то вспомнив. — Мне так захотелось спать, что я забыл домыть посуду.

— Ничего. Не смотри так испуганно, я не сержусь. Домой её сейчас, а заодно расскажи мне побольше о твоём отце.

***

Покрытая белой пеной тарелка то и дело норовила выскользнуть из неумелых детских рук. Оська хмурился и прикусывал нижнюю губу, изо всех сил стараясь не уронить тарелку. Сергей Михайлович, едва заметно улыбаясь, наблюдал за мальчиком, вспоминая, как сам много лет назад учился мыть посуду. Мужчина с некоторым нетерпением, правда, тщательно скрытым, ждал рассказа Оси о своем отце.

— Не могу сказать, что хорошо помню, каким был отец до трагедии, которая произошла с моей мамой. Тот его облик ускользает от меня.

Виктор Павлович, отец Оси, в последнее время приходит домой только ближе к вечеру и практически не разговаривает с сыном, словно его и нет вовсе. Это тяжело, но привыкнуть можно. Один раз, из чистого любопытства, мальчик проследил за ним и узнал, что родитель, взяв некоторые вещи, которые как-то отдала ему соседка по лестничной клетке со словами «пусть твой малец носит на здоровье», идет на городской рынок, где эти самые вещи продает. Потом встречается со своими друзьями и они вместе выпивают. Иногда он не приходит домой ночевать. Иногда его забирают в милицию за пьяное хулиганство.

— На самом деле, это все, что я могу о нем сказать. Его ничто не интересует. Если честно, мне часто кажется, что он с каждым днем теряет человеческий облик.

— Скажи, Ося, — мягко заговорил Сергей Михайлович, — как ты относишься к своему отцу?

— Я, — Ося вздохнул и поставил тарелку в посудный шкаф. — Я не могу ненавидеть его, ведь он единственный близкий мне человек. Я люблю его.

— Ты хороший сын, Иосиф, — все так же мягко и ласково произнес мужчина. Оська же сильно вздрогнул: это был первый раз, когда его назвали полным именем.

***

Ночь сгустилась в полупустой квартире с обшарпанными стенами. Свет луны тускло освещает комнату и раскладушку, на которой ворочается мужчина. Видимо, ему снится что-то неприятное.

Темень стоит непроглядная, даже если и есть какие-то предметы, окружающие его, разглядеть их нет возможности. Откуда-то дует свежий холодный ветер. Вдалеке раздаются звуки медленно приближающихся шагов. Слышится какой-то веселый мотивчик.

Вдруг тьму разрезает тусклый свет. Виктор может разглядеть высокого мужчину, который стоит совсем рядом.

— Все пьешь, Виктор Павлович? — ласково спрашивает незнакомец и тепло улыбается.

— Ну, пью, — грубо отзывается Виктор. — Тебе-то какое дело? Кто ты вообще такой?

— Мне-то все равно, пьешь ты или нет. Я от этого не пострадаю, а о сыне своем ты подумал?

— Оська? — от такой осведомленности неизвестного становилось не по себе. Ощущение того, что это сон, исчезло без следа. — А он здесь при чем?

— Не стыдно? Еще смеешь называть себя его отцом. Лупишь почем зря. Не дело это, Виктор Павлович. Водка эта тебя в могилу свести может. Не думал об этом? О том, какая судьба сына после твоей смерти ждет, не думал? Знаю, что не думал, а зря. Вы одни друг у друга остались.

***
Виктор Павлович вздрогнул и проснулся. Первая мысль, что посетила его после пробуждения была о сыне. Мужчина сел и посмотрел в угол маленькой комнатки. Там, на старом матрасе, сжавшись в комочек, лежит его сын. Его Оська.

Виктор осторожно встал на ноги и нетвердой походкой двинулся туда, где спал ребенок. Тихо, насколько это было возможно, он опустился рядом с ним и попытался рассмотреть детское лицо, но темнота не позволяла ему этого сделать. Тогда он пошарил в карманах штанов и нашел спичечный коробок с одной-единственной спичкой. Немного дрожащими пальцами он вытащил спичку и зажег её.

Лицо сына было бледным, под глазами залегли темные круги. Темные волосы мальчика спутаны и растрепаны. Оська улыбался, наверное, видя во сне что-то хорошее.

Горькое, жгучее чувство поднялось со дна сознания Виктора Павловича, когда он увидел так близко лицо своего ребенка. Досада ли это была? Презрение к самому себе? Неизвестно. Только мужчина затушил спичку и прошептал, все еще глядя на Оську:

— Родиться бы тебе в другой семье…

Народу на рынке в этот вечер почти не было, поэтому покупателя на уже ношенные детские вещи не находилось. Небо все сильнее хмурилось, грозясь разразиться небывалым дождем, но неудачливый продавец решил стоять до последнего.

И холодно ему было, и есть хотелось. Эх, не думал он, заливая водкой душевную боль, что все может закончится так. Что он собственноручно вынесет из дома вещи, которые когда-то так тщательно выбирал, чтобы уютно было домашним в новой квартире. Что поднимет руку на родного сына. Не думал о том, что так нестерпимо будет гореть душа от осознания собственной низости. Его тошнит каждый день от самого себя. От того, что он делает и думает, но остановится нет никакой возможности. 

— Так и думал, что найду вас здесь, — вывел его из горьких мыслей чей-то голос. 

— Чего надо? — хрипло спросил он, мутными глазами всматриваясь в фигуру подошедшего к его прилавку человека. 

— Я не займу много времени, — он улыбнулся печально, глядя на небрежно разложенные на мятом картоне детские вещи. — Просто хочу узнать, что вы собираетесь делать дальше? 

— Продам эти вещи и… — тут он осекся и замолчал. 

Что дальше? получит деньги и снова купит бутылку, напьется и… И все повторится снова. А он так хочет выбраться из этого состояния. Хочет, но не может. 

— Почему вы пьете? Все еще не смирились с тем, что ваша жена ушла в мир иной? 

— Откуда тебе известно?! — на этот возглас обернулось несколько человек. 

— Сейчас важно не это. Важно то, что вы не понимаете простой вещи. Какая бы беда не обрушилась на голову, жизнь продолжается. Нельзя вечно скорбеть о тех, кого уже нельзя вернуть. Ведь ей, вашей жене, на том свете ни за что не видать покоя до тех пор, пока вы продолжаете вести такую жизнь. И у вас все еще есть сын, который ждет чуда и молится за вас и вашу душу. А вы с него последнее принесли. 

— Пришел мне мораль читать, да? А я бы и рад остановится, да не могу! Не могу! Понимаю, что гублю и его, и себя, а не могу остановится. Уходи, не трави душу… 

— А ты вспомни, Виктор Павлович, и сможешь, — незнакомец улыбнулся все так же печально и пошел прочь. 

«Просто вспомнить?»...

- Папа! Папа! — смеется его трехлетний сын, выбегая из глубины сада. Глаза чистые и счастливые. 

— Что такое, Ося? — ласково спрашивает он, гладя его по взъерошенным волосам. 

— Это тебе! — мальчик достал из кармана куртки, который до этого странно топорщился, большое спелое яблоко.

Воспоминания вихрем проносились перед ним, заставляя вновь ощутить радость прежних дней. Захотелось вновь увидеть хотя бы улыбку сына, вот только… 

Он причинил Оське столько боли, что уже и сомневается в том, что тот сможет когда-нибудь простить. Как будто в тумане он собирал Оськины вещи обратно в черный мешок. 

Как в тумане брел он под дождем по городским улицам домой, иногда налетая на прохожих, но совсем не слыша их возмущенных ругательств. 

***

— Так быстро стемнело… Даже как-то страшновато возвращаться домой, — пробормотал Ося, глядя в окно. 

— Хочешь я провожу тебя? — подал голос Сергей Михайлович, неторопливо снимающий уличную обувь в коридоре. 

— Нет, нет, не стоит… А куда вы ходили? — все же любопытство взяло верх и мальчик поинтересовался, хотя еще минут десять назад убеждал себя в том, что не будет этого делать. 

— Ходил на рынок. Но выбрал неудачное время и, как видишь, ничего не купил. 

— Интересно, хоть когда-нибудь все наладится? — у самого себя спросил мальчик, выходя в коридор. 

Сергей ничего на это ему не ответил и задумчиво смотрел на ребенка, пока тот одевался. 

Лишь когда Оська уже стоял на лестничной клетке, то вдруг неожиданно даже для самого себя сказал: 

— Все наладится. Вот увидишь. 

***
Квартира встретила мальчишку темнотой. Эта темнота была бы абсолютной, если бы не узкая полоска света, пробивавшаяся из-за приоткрытой двери. 

— Папа? 

Оська боязливо открыл дверь и увидел отца, который аккуратно сворачивал его вещи. Отчего-то сейчас желание убежать было не таким сильным, как обычно, поэтому он вошел в маленькую комнату. 

— Я… я дома, папа. 

Мужчина встрепенулся и обернулся на его голос. Потом подошел и обнял. 

— Прости меня, если сможешь, сын, прости… За все, что я тебе сделал. Обещаю, что больше такого никогда не повторится. 

— Я давно все тебе простил, — тихо сказал мальчик, обнимая отца в ответ и отмечая, что спиртным от него не пахнет. — Я не могу тебя ненавидеть… 

Гром прокатился по небу и вновь тяжелые тучи разразились холодным ливнем. Небесная влага падала на землю, очищая ее от грязи и пыли.